Дедушкин экзамен.
Раньше, еще при социализме разлитом, у пас с праздниками не особо. Не густо было. Му, на майские два дня отдыхали, на ноябрьские два и на новый! год всего один денек. Теперь, все по-другому, по правильному. И на Пасху гуляем, и Новый год с Рождеством встречаем. как положено, и женский день в марте справляем от души. Вот и в этот раз ушли на каникулы перед 11овы.м годом. Впереди две педели. Хочешь, поезжай себе на рыбалку, а не го отдохнуть куда в пансионат пли даже за границу, если средства позволяют.
Мне лично никуда особо не хочется. Желаю все свои каникулы на охоте провести. Жена моя. Лида, против. Се понять можно. Все- время дома и дома. Телевизор и кухня. Си обидно, что муж такой достался. 13 Кисловодск не возит, на охоту не берет.
А гул еще все товарищи, как с ума сошли. В прошлые праздники они в Турцию выезжали, а еще раньше — в ‘Тунис всей компанией, а ту г самое время пришло на лыжах поката! вся. Все сообща, с детьми и женами, и друзьями.
Лиде моей обидно. Она и в школе стараемся, детишек учит, и в отделе образования своем не последний работник, и особо одаренные ученики еще домой! в выходные иду л — французский оттачивают. Мне ее жалко станет, иной раз. когда дома isвоскресенье, «ррре» французское. картавое из комнаты слышу. И так мне эти грассирующие звуки надоели! А ей каково? Думаю — все. другой осенью денег соберем и пару неделек поживем где-нибудь на водах, чтоб жена от кухни отвлеклась и моим обществом насытилась. А то постоянно ворчит: «тебя вечно дома не бывает, совсем не видимся, живешь и свое недовольствие».
Вот и осень, ту т как тут. И средства малые имеются, и шеф мои благоволит, дай ему. бог. здоровья. «Бери Лидочку и в Кисловодск. Отдохнете, а йогом снова в работу ». — я разумом-то все понимаю, и со всем согласен, а только руки мои, неуправляемо, сами собирают вещи охотничьи в походный мой рюкзак. Эгоизм чистой воды. Стыдно мне смотреть, как пакует жена мне в дорогу варенье и теплые кофты, лекарства и свою любовь. «Ладно, — думаю. — вот на медведя съезжу и все, остальное время с семьей, с внучкой. Мед-
ведь ждать не станет, наестся и пока-пока, жди другой осени. Нет, сначала медведь». И пошло-поехало.
Вот и лес-тайга. Сбылась мечта. День за медведем хожу, два хожу и три хожу. Все в радость, во все влюбленный, не зря приехал. Да только однажды вечером, на самой вершине своей единоличной радости, вдруг вспомнится степь и дом и лицо моей женщины, тогда непреодолимо захочется назад, к Лидс, к нашим не злым ссорам и особенным, только нашим словам, нажитым совместно, тайная суть которых известна лишь нам. Так всегда.
А после медведя сразу кабаны, а потом снег выпал и айда с гончими на лис и зайцев. А там и мартом пахнуло, гуси вот-вот полетят. И отчего я такой? Никуда не хочется. Не надо мне Италии и Франции заодно. Хочу в Ивантеевку, к Саньке Зражевскому в угодья. Места там у них замечательные, и сами люди под стать. По пути мне Ивановка, Гусиха, Журавлиха, а ведь есть еще Яблоневый Гай, и Раевка, и… красиво как — Гусиха, Яблоневый Гай… Деревни небольшие, русские, старые, но люди дорожат местом, не съезжают в города. Ведь тут: речка, лес, кладбище — история. У речек — старички, места заливные, травные. В старицах караси и щуки. Да что гам говорить — охотничьи места. Вот в такой красоте у моих товарищей живность и плодится-множится. У нас у самих в районе, может быть, не хуже, только всякий охотник знает, как интересно побывать у соседей. Тем более соседи сами приглашали и даже чуть-чуть настаивали, или мне показалось… Охота вот-вот закроется — зверю крупному отдыхать пришло время, и тогда, прощай встреча до другого раза, в другой зиме.
Приехали. Народу прилично собралось. Тут и с области гости, и местные, и даже со столицы пожаловали. Известное дело — охота, она куда угодно заведет. Кто со стороны глянет — скажет сборище безумцев. У всех лица возбужденные, в предвкушении главного действа, все друг друга заранее уважают и даже уже немножко любят, по плечу друг дружку похлопывают,
— Ну, ты видел сколько следов свежих по дороге встретилось? — с горящими глазами вопрошает один приезжий.
— Да ты что! И кабаньи одиночные, и стада два прошли, и оленьих уйма! А косуля сама дорогу перебежала. Во-о-он туда пошла.
Красивая! Да, зверь есть, не зря столько в дороге маялись, — восторгается второй. И началось. Все местных охотничков пытают, требушат, как тут и что. А работают ли собаки, а можно ли их погладить? А куда нас всех сегодня поведут егеря, и будет ли на вечер знаменитый Ивантеевский шулюм с косули и оленя? Мы тут не впервые. Вижу знакомые лица и мне приятно. Вот снова увиделись, обнялись. Ведь мы одинаково ненормальные в нашей страсти, и одной болезнью страдаем. И эти, видать, не возят жен своих по лечебным водам и курортам. И Васька Потешкин, егерь, не возит, и Колька Шишакин, охотовед наш. не возит, и Ленька, дружок мой, и другие, кого ни возьми, такие же. Ну, разве вот только Сергей Куприянович Никифоров редкий раз свою куда вывезет? Ему можно, у него работа слишком уж нервная, он ведь глава в этой самой стороне красивой. Известно, сколько сил нужно отдать на такой должности. А другие все больше собак возят, после кабаньего гнева страшного, зашивать к врачам особенным, да прострелы случайные лечить. Ох, уж достается бедным!
Мои-то вон, тоже, все резаны-перерезаны. Старые уже сделались, износились на охотах опасных. А ведь они нам подстать. У Рады вон рана с прошлых охот еще не затянулась на боку и страх, поди, не выветрился, а все равно утром ждет у дверей, караулит вместе с Карой. Как бы без них не уехал. Да что я там, в лесу, без них? Мне без них никак. Тогда станет сразу обыденным заснеженный лес, утеряется праздник, тогда уже не будешь бежать, торопиться, унимая взволнованное сердце, на их призывные голоса. Тогда, пожалуй. лучше в Кисловодск с Лидой.
— Оленей не стрелять, свиней не трогать, с места не сходить, подранка не тропить… — наставляет всех Саня Зражевский. Он тут старший и за вес в ответе. Как его не слушать? И охотник бывалый, и человек душевный. Радеет о хозяйстве и людей бережет. Мало ли что? На охоте иной раз такое бывает!
— На шорохи не палить, телефоны выключить. А теперь о собаках… — продолжает инструктаж Саня.
— А как же свинью от секача отличить, ведь позировать зверь не станет? — задает вопрос гость из области. Он сегодня внука с собой взял. Хороший такой паренек, спокойный и, видать, нравится ему шибко вся суета охотничья, и все собрание мужичье. Ну, как же, теперь, он один из нас. Вопрос важный для всех. Если честно и меня он тоже волнует. Мне в загон идти, а там, в густелях терновых, не сразу разберешься, кого собаки кружат. Там каждое мгновенье, дорого. Сдается мне. что и остальные все. даже самые опытные в сомненьях.
— Ну, во-первых, свинья всегда первой в стаде идет. Во-вторых, она и шире в спине, и длиннее секача будет… — рассказывает наш охотничий командир, томясь вопросом некстати. Сказал ведь, свиней не трогать! Вот и смотрите, мол. сами, на то вы и маститые все. кроме вон того паренька, что с дедушкой пожаловал. Дед рад. что внука приобщил, не зря. значит, прожил свои года. Да и я бы радовался, и другой на его месте. Поди, с малолетства приучал, рассказы всякие рассказывал, истории. Оружие свое позволял носить, да книжки интересные про охоту подсовывал. Л как иначе? Мне даже завидно немного стало. Дождался дед. сам внука на первый подвиг охотничий благословляет. Патроны проверил, и место у деревца в номере утоптал. Гордится воспитанником. Да и то правда, дело-то не шуточное затеяли. Охота зверовая, серьезная. В позапрошлом году местный секач делов натворил. Всех собак покалечил, и нас. загонщиков, поволноваться заставил. Серьезный был зверь. А тут таких прилично. Вонкакие, следищи на дороге видели. Как услышали гости о сскачиной свирепости, стали переглядываться, патроны сортировать. «Оказывается, как гут все непросто, надо быть на чеку. Это вам не вольерные поросята. Тут все по-честному, а ну. как набежит, да поранишь только, и что тогда? — побежала по толпе мысль-тревога, сделав лица сосредоточенными и серьезными.
— Никуда не лезь и не бойся. Стреляй, только, когда вон до той березки подойдет, понял? — тренировал, напоследок, внука старый охотник, поправляя ему шапку и нож на ремне. Трогательно. Саня увез всех стрелков и счастливого деда заодно. Где-то там, за старицей, по берегу, они насторожились в огромном общем желании добыть. А загонщики вместе с собаками тоже притихли, осмысливая себя в сегодняшнем дне. Что он нам готовит? Хоть бы зверь нам попался сегодня не как гот раз, а посговорчивей чуток, и поменьше в размерах. И чтоб лес не так сердился, не цеплял ветками за воротники и ружейные ремни. Не сыпал снега колючего нам на голые
и мокрые от пота шеи. И чтоб собаки себя показали, а сами притом не пострадали, да вот еще, чтоб не закружиться случаем в зарослях и не заплутать. Так думал и загадывал я и, наверное, остальные. А команды начинать — все нет. Затих лес и речной камыш, потекла по округе во все концы волна с запахами опасности, рожденная нашим общим средоточием. Застрекотали в этой тиши сороки, обнаружив разбуженных верной интуицией зверей. Пора, пора гнать.
И вот, вдали, первый крик загонщика, еле слышный. И пошло- полетело по лесу и полянам «Ох! Ох! Гоп! Гоп!» Сорвалось, зверье с оплавленных теплом лежек, и заметалось в панике. Куда бежать? Везде опасные крики. Рванули косули вперед, там тихо, там спасение. и вот. уже с той стороны, послышались первые выстрелы. Залаяли собачки азартно и дружно и все на одном месте.
— Кабана облаивают, — разгадал мой сосед по загону. Он охотник старый и рыбак отменный. Многое ему в лесу ведомо. Эх, Валерий Васильевич, мне ли не знать, кого кружат мои собачки? Да я, по голосу ихнему, да редким перемолчкам, даже вес и возраст зверя примерный определить смогу, а не то что…
— Иди, давай подходи, тебе как раз по пути. — напутствует он меня. А как подходить, когда у нас задача в номера зверя вытолкнуть. Вся суть загонной охоты в этом. Иное дело, когда вдвоем- втроем. Так. что орем, что есть мочи, зверя пугаем. Но кабан — не косуля. Все сообразил. Послушал лес, загонщиков, собачек, и решил не спешить, гуда, где стреляют. Видать, бывалый попался. Лучше отстояться или сквозь загон назад просочиться. Вот только собаки эти надоедливые! Но и на них сил хватит. Вот сунется еще разок какая — узнает горя с лихвой. Собаки наглые, да тоже не раз кабанами мятые. Они вроде бы и лезут в драку, нарываются, и кабан уже ринулся в атаку, бодаясь клыкастой мордой, желая скорее услышать визг и скулеж поверженных псин. Да только зря надеется. Собачки с виду тюхи-матюхи, а подле зверя хлеще волков будут. Крутнутся у самой кабаньей морды, и месит злой кабан пустоту раз за разом, а потом вдруг запаникует и срывается в бега, скорее прочь в крепи, в самую их середину. Упрячется в терновник колючий, отдышаться хочет, а собаки тут как тут, они и не думали отставать, и терновник им нипочем. Вот и теперь все повторилось. Ушел было кабан, да не
далеко — осадили его собачки. Лают азартно, охотников зовут. Впереди выстрел одиночный.
— Ну, наверное, с добычей будем, — говорит Васильевич. А собаки все лают и лают, почти на одном месте
— Может подранок? — гадаем мы, успевая кричать и переговариваться. Вот и поляна длинная. А на ней первая линия стрелковая. У деревца паренек стоит, тот самый. Стоит, как дедушка учил — ни шагу в сторону. Лицо сосредоточено, губы сжаты и весь — сама решимость.
— Ну, кого видел, кто стрелял?
— Стреляли вон там, дальше, а собаки прогнали кого-то левее. Вон и сейчас лают, — отвечает парнишка.
— Ага, значит, кабанов было два, — рассуждаем мы с Валеркой, — один под собаками, а другой подранком в другой загон подался. Ну, ничего, там другая линия стрелков караулит.
Надо спешить, собакам помогать, и пошли снова цепью веерной, и мальчика с собой кто- то прихватил. А чего ему сзади-то стоять? Теперь и его голосок, наравне со всеми, толкает зверя все ближе и ближе к затаившимся охотникам. Там, где-то. и его дед, наставник и учитель. А собачки все сильнее надрываются в ближнем леске. Видно, не желает дальше кабан идти, хочет бой дать или отстояться. Мне до этой схватки ближе всех идти. Но я. все равно, усердно кричу, выполняя добросовестно долг хорошего загонщика. Толоса собачек все ближе и ближе и вот уже мне навстречу выскочила моя Рада, посмотреть, кто так ломится сквозь заросли. Поглядела, удостоверилась, и снова в драку, в самую терновую гущину. Я все ниже пригибаюсь, обдираясь о колючие ветки. Справа еще кто-то ломится.
— Эй, отзовись! — кричу на всякий случай.
— Да загонщик я, загонщик, — отвечает, невидимый пока мной, собрат. А мне уже в нос духом кабаньим шибануло. И тут я увидел лежку кровавую.
— Батюшки свет, да они оба тут, — забеспокоился я не на шутку. Известно, как подранки-то опасны…
— Эй мужик! Ты постой на месте. Замри! А я попробую толкнуть кабана на тебя, — кричу я, что есть мочи. А собаки — вот они, скачут под терновые ветки, переплетенные в вязкую сеть, проживая на гибельной грани свои минуты, вздыбив загривки. И в этой смер-
тельной пляске — вся жизненная собачья суть. Теперь мне их ни за что не унять, как не унять собственного сердца. Теперь мы — одно целое. Теперь, как получится.
— Уф! Уф! Уф! — сердится кабан, стремительно вылетая к бесстрашным собакам, круша все на пути. Летят в снег сухие толстые коряжки и мусорный облет с веток. Еще пуще собачья злоба, и сильнее кровяной гул в моих венах.
«Ну. где же ты? Где же ты? Мне бы только силуэт, мне бы только отрезок движенья. Я готов. Ружье мое надежно и заряды в нем верные. Вот только двинется еще разок на собак, и я выстрелю», — лихорадочно думал я, приседая под ветки для лучшего обзора.
Ага, вон там силуэт кабаний проглядывается. Ну, теперь все проще. Стрелять мне пока нельзя — собак боюсь задеть, а вот криком своим на затаившегося товарища, пожалуй, направлю. И закричал, было, да что-то там, в воющей и рычащей куче произошло. Утонул мой возглас в родившемся страшном реве, криках и общем переплетенном гуле, который выкатился из-под коряг и ветвей, прожив два мгновения, и потрясшим меня своим ужасным смыслом до шевеления волос под шапкой.
Бах! Бах! Бах! — заторопились выстрелы, разрывая осязаемое облако народившейся беды. Забилось раненое животное, смешивая с кровью снег и дубовую осеннюю красоту, желая, на жизненной черте отомстить и запомниться. Заплакали, ужаленные бесстрашным зверем, собачки, рискнувшие снова, уже в который раз, своими бесценными жизнями, и снова впали в ярость. Навалились, повисли, стали теребить и хватать, спасая поверженного бледного паренька, опрокинутого страшной силой.
— Жив! Жив! Вот глупый! И когда? Как он тут объявился? Кто позволил? Ты как, брат? — тряс я его за плечи, заглядывая в ошалелые глаза, на бледном, как снег лице.
— Ничего не помню. В воздухе уже стрелял второй раз. И как все быстро… Повторял он всякий раз, прижимая забитое снегом ружье к груди. — Ничего не помню… Как он меня подкинул… Страшно. Если бы не дядь Коля, и не собаки…
— Ну, ничего, ничего. Сам цел и ладно. Вот тебе и экзамен. Теперь урок тебе на всю жизнь. Теперь ты, и вправду, охотник, — успокаивали его подоспевшие загонщики наперебой.
— Хорошо, что свинья попалась. Видишь, клыков-то больших нету, а то бы натворили делов. Да! Ну, всего не угадаешь. Чему быть — того не миновать. А так вообще молодец! Первая охота и сразу под кабана. Экзамен! Деду сразу говорить всего не нужно. Хватит еще родимчик, старого. — Мне с пареньком и добычей нашей оставаться, а остальным идти дальше, загон вершить.
— Ох! Ох! Ого! — снова понеслось по лесочку, через поляны, овражки, прямо в уши стрелкам. Собаки, не желающие отходить от кабаньей туши, вот-вот забудут ушедшее общее счастье совместной смертельной схватки и тогда, неминуемо, начнется грызня.
— Ищите, ищите! Вперед, вперед! — посылал я их в поиск, подальше от добычи. Не простое дело. А паренек все никак не забудет кабаньей атаки. Смотрит отрешенно, желая вспомнить мелочи, и пережить, и вернуться к охоте, лесу, и увидеть скорее деда.
— Ты вот что, давай-ка ружья с тобой разрядим, вон, к дереву поставим и займемся трофеем. Аркан давай соорудим веревочный, на рыло свинье приспособим. Сейчас помощники заявятся, вытаскивать на поляну зверя будем. — отвлекал я мальчика своей суетой.
— Гав! Гав! Гав! — делово залаяли собачки совсем рядом, ну, буквально, в десяти шагах. «Бум! Бум! Бум!» — заколотилось в панике мое сердце. Затрещали ветки и сразу, сбивая снежную пыль с коряжника, мелькая бурым кровавым боком, прямо ко мне в ноги пожаловал тот самый подранок, про которого вовсе забыли. Видать, отстаивался рядышком все время. Увидел меня в малых сантиметрах, фыркнул тревожно, и ударился в сторону, и все собаки за ним. А мы стоим, ошарашенные, руки к ружьям пустым запоздало тянем. Нас двое. Смотрим друг на друга, и сказать пока нечего.
— Ну и дела… — хрипло, от волнения, только и сказал я и выдохнул. А там, на краю поляны, в двух кабаньих рывках отсюда, приглушенные лесной гущиной, толкались ружейные голоса.
«Дошел…», — подумал я тогда, и еще раз вздохнул, и порадовался, и немножко пожалел. Потом все стихло. Мы стояли, молча смотрели на добытого зверя, слушали свои сердца и успокоенные мысли. Нас двое, и мы — охотники.
Автор: Евгений Дворянчиков «Колыбельная для зимы» Сборник рассказов, стр. 303-309.
